Самый известный заключенный Свердловской области Михаил Трепашкин – для «УралПолит.Ru»
Бывший сотрудник спецслужб, полковник ФСБ Михаил Трепашкин сейчас находится в ИТК-13 под Нижним Тагилом и пытается через суд доказать свое право на условно-досрочное освобождение. Один из самых известных заключенных в России подробно рассказал «УралПолит.Ru», за что его арестовали во второй раз, как он сражается с «бандой военных», почему свердловский прокурор Павел Кукушкин давит на суд и администрацию колонии, как проходит день в ИТК-13, зачем его хотели обезобразить, какой смертью он может умереть в любой момент и многое другое.
Нужно думать, Трепашкин – один из самых неприятных для действующей власти людей. В 90-е годы он раскрыл схему незаконной торговли оружием, в которой принимали участие офицеры ФСБ и ГРУ. В 1999 году принял участие в скандальной пресс-конференции сотрудников спецслужб, которые утверждали, что получили приказ убить Бориса Березовского. Наконец, в 2001 году он рассказал иностранным журналистам о том, что ФСБ могла быть замешана во взрывах жилых домов в Москве в 1999 году. После этого был арест, коллективные письма десятков правозащитников, вмешательство Европейского суда по правам человека и Госдепа США. В августе 2005-го Трепашкин был условно-досрочно освобожден, но в сентябре вновь возвращен в колонию. Сам Михаил Иванович уверен, что его пытаются изолировать от прессы, а того и хуже – убить. Тем не менее, «УралПолит.Ru» удалось пообщаться со знаменитым узником.
- Михаил Иванович, Ваш повторный арест для многих стал неожиданностью. Как Вы сами его восприняли?
- Для меня повторный арест был супернеожиданным, поскольку юридически с моим освобождением все было очень чисто. Прошла одна треть от моего срока, и согласно УПК РФ я имел право воспользоваться условно-досрочным освобождением – если не было никаких нарушений режима. У меня таких нарушений не было, я отбыл почти половину своего срока, то есть имелись все юридические основания меня отпустить.
Вы сказали «повторный арест», и это правильно. Это действительно был арест, а не возврат в колонию-поселение, как должно было быть по закону. По приговору, мое наказание не связано с арестом. Там написано: «отправить в колонию-поселение». Значит, я должен проживать под надзором представителей администрации колонии – и все. Никакого заключения под стражу. Я же до сих пор нахожусь в ИК-13, колонии общего и строгого режима. Для меня арест стал полной неожиданностью. Это полный юридический произвол.
- Вы как-то связываете арест с Вашими выступлениями в прессе, общественной активностью?
- Я связываю это с тем, что я появился в Москве – как раз накануне годовщины подрыва домов в столице в сентябре 1999 года. Я тут же поднял многие вопросы о нарушениях, которые допускает федеральная служба исполнения наказаний. И вновь заговорил о том, кто же взорвал жилые дома в Москве. Это вызвало бурную негативную реакцию в органах ФСБ и Главной военной прокуратуры.
- И что было дальше?
- Из Главной военной прокуратуры позвонили сюда, в Свердловскую область. Как раз планировалось назначение Петра Кукушкина (на самом деле – Павла – прим. ред.) на должность главного прокурора области. А сам Кукушкин выходец из военной прокуратуры. Он надавил на местную прокуратуру, на суд, даже на администрацию ИК. И меня решили вернуть, найти любые основания, самые надуманные, чтобы подольше продержать меня вдали от центра, чтобы я не смог общаться с прессой. Я вам скажу смешную вещь: когда меня сюда привезли, сразу же наголо остригли и сказали: это чтобы тебя обезобразить, чтобы ты боялся контактировать с корреспондентами (смеется).
- В каких условиях Вы сейчас содержитесь?
- Условия безобразные. Они не соответствуют ни европейским стандартам, ни федеральным законам Российской Федерации. Во-первых, сомнителен сам вопрос существования этой колонии-поселения. Она существует как 10-й отряд колонии общего и строгого режима. Колония-поселение не может находиться внутри обычной колонии, у них совершенно разные задачи, там совершенно разные люди находятся. Заключенные колонии-поселения должны жить под контролем ее администрации, за нами же надзирает администрация обычной колонии – со всеми характерными методами и воспитательными приемами.
В нашей колонии-поселении 100 человек. На всех - две лейки душа. А ведь все заключенные работают. Представляете: приходит с работы сотня человек, а всего два душа, и вода горячая еле-еле струится. В шесть утра подъем, в шесть ноль пять зарядка, в шесть тридцать уже нужно быть на работе. На сто человек, простите за интимность, четыре толчка. Люди стоят в очередях, опаздывают на работу.
Здесь, в нарушение федерального закона, содержат вместе лиц по совершенно разным статьям. Есть впервые осужденные за преступления небольшой и средней тяжести. Ну, грубо говоря, человек лес не там вырубил, без лицензии, и сел в тюрьму. А есть те, кто досиживает окончание сроков по тяжелым статьям – убийство двух и более лиц, бандитизм, похищение людей, изнасилование. Здесь таких половина, и они перемешиваются с «легкостатейниками».
- Это все бывшие сотрудники органов?
- Да. Они все еще судились по старому Уголовному кодексу РСФСР, отсидели по 10 лет, им осталось 5. Теперь они имеют право перевестись в колонию-поселение. Но такие люди должны содержаться отдельно. Ведь они приходят сюда со своими зоновскими воззрениями. У них шаткое положение, в любой момент их могут вернуть обратно в зону, и администрация поэтому держит их на крючке. Их могут в любой момент вызвать к начальству и «натравить» на нужных людей. Для чего? Чтобы никто в колонии не жаловался. Создали тебе скотские условия – терпи. Не выдают тебе зарплату – терпи, ты раб.
- А какую зарплату получают здесь заключенные?
- Зарплата меньше минимального размера оплаты труда. Этот факт администрации нужно маскировать. В конце каждого месяца в зарплатном фонде получается «остаток», и его приплюсовывают к нашим жалованиям. Получаются более или менее приличные цифры. Потом этот остаток возвращается, и к следующему месяцу добавляется вновь. Так искусственно создается видимость нормальной оплаты труда.
- Реальная зарплата, в цифрах, это сколько?
- По-разному. Триста, пятьсот, семьсот рублей. Один человек получает тысячу пятьсот, но он работает в штабе уборщиком в две смены. На пилораме рублей пятьсот, а работа эта очень тяжелая. А так как в колонии-поселении еду оплачивают сами заключенные, почти все уходит на продукты.
- То есть Вы здесь сами зарабатываете и сами себя обеспечиваете?
- Такой системой в ИТК-13 многие недовольны. Потому что здесь нас держат под охраной и заставляют работать принудительно. А в нормальных колониях-поселениях, по закону, человек может свободно выбрать себе место работы в пределах территориально-административной единицы, куда его сослали, и получать достойную зарплату. Может даже жить в городе. В колонии-поселении человек должен не изолироваться от нормальной жизни, а наоборот, привыкать к ней. Здесь – все перемещения строем и под конвоем, выходы за решетку запрещены, работа – там, где скажут.
С утра всем указывают: вот ты пойдешь грузить, а ты – на пилораму. Человек отвечает: извините, но я компьютерщик. А ему отвечают: «Компьютерщик? Хорошо, будешь бревна таскать». Другой говорит: «Я математик, я привык корни извлекать». Ему: «Хорошо, будешь корни из земли извлекать лопатой». Примерно так. Больничных, конечно, нет. У нас тут один парень пошел грузить мешки и сильно проколол себе ногу. У него температура была, заражение. Он до сих пор не работает, но все дни ему ставят просто «невыход на работу», и его нетрудоспособность оплачена не будет.
Вообще, об условиях можно говорить долго. Куда ни ткни – и помывка, и белье, и готовка пищи - все в жутко бардачном состоянии. В европейской части России в колониях уровень уже как-то подтянули, а тут все очень запущенно. Так как выхода в город нет, с семьей связаться невозможно. Только недавно, после долгих жалоб, здесь начали продавать конверты. Лекарства купить невозможно. Я еще раз могу повторить то, что говорил в интервью федеральным изданиям: такого развала и запустения, как в нижнетагильском ИТК-13 и екатеринбургском СИЗО №1, я нигде не видел. Когда я первый раз шел по этапу, в сборном отделении екатеринбургского СИЗО мне пришлось сутки простоять почти по колено в воде. Там можно было и задохнуться, и туберкулез заработать. Уже в камере с потолка постоянно текла вода, просто душ какой-то (смеется). Спальных мест не хватало. Двенадцать спальных мест на тридцать человек. В общем, бардак.
- Когда Вы вернулись сюда, условия изменились?
- Да, в этот раз в екатеринбургском СИЗО меня поместили в камеру, где было спальное место, выдали одеяло, посуду. В Нижнем Тагиле в ШИЗО, где мне довелось побывать, раньше посуда на полу стояла, а сесть можно было только у толчка. Сейчас сделали откидной столик, место для сидения. Кровати в ШИЗО, как раньше, не пристегивают на 16 часов в сутки к стенам – можно и присесть, и прилечь.
- А сколько в камере человек? Чем вас кормят?
- Кормимся сами, что найдем, что купим. Часто – просто хлеб и консервы. В принципе, есть возможность сварить суп, приготовить горящую пищу. Администрация о питании заключенных не заботится, это наше личное дело. Люди, которые сюда только прибывают, как минимум десять дней ждут, пока родные и близкие переведут им деньги. Старожилы новичков, по возможности, подкармливают, но если человеку не удалось сразу наладить отношения с заключенными – сиди голодным. Правда, теперь новичков стали кормить баландой – потом ее стоимость вычтут из зарплаты.
Комнаты переполнены. Так как нам разрешено свободно выходить во двор, метраж здесь даже меньше, чем в СИЗО. Путем жалоб и запроса Европейского суда мне удалось добиться более или менее приличных условий. У меня в комнате должно быть не более шести человек, и администрация старается соблюдать это правило. Правда, страдают другие – их «уплотняют», набивают по 10-12 человек в комнату.
- А комнаты и само общежитие на ночь закрываются?
- Нет, не закрываются.
- И Вы можете выйти полюбоваться на звездное небо в любой момент?
- Если я выйду полюбоваться на звезды, то либо окажусь в карцере, либо получу выговор. Здесь после 22:00 нужно находиться в кровати с выключенным светом и закрытыми глазами. Это тоже не соответствует федеральным нормам жизни в колонии-поселении. Многим нужно писать, читать, кто-то хочет посмотреть телевизор.
- То есть телевизор у Вас в комнате есть, вы следите за происходящим?
- Телевизор старенький, «Рубин», на нем еле-еле видно. Стараюсь смотреть новости НТВ. Еще ловятся какие-то два нижнетагильских канала. Газет нет, журналов нет. Изредка приходит «Областная газета» в комнату политико-воспитательной работы. Теоретически подписаться на газеты можно, но сделать это очень трудно – нужно выходить в город. А в город везут только на 3-4 часа, в служебном автобусе, под охраной. Привозят к центральному рынку, открывают двери, выпускают. Если к условленному сроку не вернулся, то это серьезное нарушение. Меня, правда, так ни разу в Нижний Тагил и не возили.
- Как заключенные реагируют, когда по телевизору освещают Ваше дело?
- С огромным интересом. Смотрят, потом все обсуждают.
- Это повышает Ваш авторитет или, напротив, раздражает заключенных?
- Проблемы, которые касаются меня, касаются и других заключенных. Никому не нравится этот бардак в колонии, всем хочется, чтобы что-то изменилось к лучшему. Поэтому вполне положительно реагируют на мое дело.
- Как вообще проходит Ваш день?
- В шесть утра подъем. Я работаю, поэтому от зарядки освобожден. За двадцать минут нужно умыться, сходить в туалет, почистить зубы, постараться успеть приготовить себе какую-то еду. В шесть тридцать я должен быть в штабе, я там убираю первый и третий этажи. В одиннадцать тридцать возвращаюсь сюда, в полдень – проверка. Потом можно сходить в магазин, покушать, купить продуктов. В тринадцать часов я снова на работе, работаю до семнадцати. Затем – очередная проверка в комнате и свободное время. В двадцать два часа – отбой.
- Как к Вам относятся другие заключенные?
- Нормально относятся. Есть люди, на которых администрация давит, заставляет на меня писать доносы. Потом эти заключенные ко мне приходят, каются, рассказывают, что пришлось подписывать бумаги.
- Что это за доносы?
- Да ничего особенного. «Я слышал, как Трепашкин со мной не поздоровался». В целом, заключенные относятся великолепно – бегут советоваться по юридическим вопросам, по своим жизненным проблемам. В комнате у нас прекрасные отношения, такой маленький коллектив. Есть и «легкостатейники», и «тяжелостатейники». Бывает, приходит новый человек, какое-то время держится настороженно, а потом вливается, общается со всеми.
- А Ваша принадлежность к ФСБ Вас как-то приподнимает над другими заключенными?
- Да нет, что вы. Некоторые, конечно, иронизируют: вот мол, целый полковник ФСБ! Я к этому не отношусь серьезно. Здесь все находятся в равных условиях. Ко мне относятся уважительно не как к сотруднику спецслужб, а просто как к человеку, который обладает определенными знаниями. Ко мне тянутся люди, в администрации это видят и пытаются внести раздор. Допустим, поговорим мы с каким-нибудь человеком, его вызывают к начальству и начинают: «Ты что, общался с Трепашкиным? Ты у нас смотри, мы тебя условно-досрочно не освободим!». Такая грязная возня, понимаете?
Многим говорят: «Ты можешь рассчитывать на условно-досрочное освобождение, но пока Трепашкин тут, пока пишет свои жалобы, никто отсюда не выйдет, ни один суд рассматривать дело не возьмет». То есть пытаются представить, что моя вина есть в том, что их не выпускают.
- Михаил Иванович, как за последние годы изменилось Ваше отношение к системе ФСБ, в которой Вы работали?
- Мне стыдно, что я работал в органах госбезопасности. Я считаю, что руководство органов не выполняет свой конституционный долг по безопасности граждан. Кадры, которые подбирает глава ФСБ Николай Патрушев, могут идти по следам уже совершенных преступлений, но не способны работать на опережение, на профилактику. Я считаю, что количество агентуры и других средств у спецслужб такое, что можно действовать превентивно. И, думаю, информация даже поступает в аппарат заранее, но бюрократическая волокита тормозит работу органов. Пока принимается решение, уже кого-то убили, прирезали, взорвали.
- Как бы Вы охарактеризовали ФСБ сегодняшнего дня?
- Это монстр, который подмял под себя все министерства и ведомства. Аппарат президента, Госдума, Совет Федерации напичканы сотрудниками органов. Можно просто по фамилиям называть, и получится довольно большой процент. И все же я думаю, что лучшие сотрудники КГБ и ФСБ уже ушли. Поэтому у спецслужб так много проколов.
- То есть, ФСБ сейчас у власти.
- Ясно, что сейчас к власти пришли те, кто не имеет твердой экономической финансовой базы. Поэтому они делают ставку на тех, кто умеет зарабатывать деньги. Посадили Ходорковского, укрепили Газпром – это просто передел собственности. Собственность одних олигархов передается другим, более удобным власти, вот и все.
- Вы сейчас опасаетесь на свою жизнь?
- Да. Я чувствую давление, и уверен, администрация сможет найти какого-нибудь отморозка, предложить ему крайне выгодные условия, и он где-нибудь на задворках спровоцирует драку, меня зарежут, а потом они составят акт: вел себя агрессивно, сам шел на конфликт. Все, как в кино показывают, точно так же и будет.
Есть и проблемы со здоровьем – у меня бронхиальная астма, состояние ухудшается не по дням, а по часам. Лечения, естественно, никакого.
- Как Вы оцениваете работу суда, Ваших адвокатов и обвинения в нынешнем судебном процессе?
- Судья находится под сильнейшим прессом своего руководства, которое думает, как бы ему выполнить указание сверху. Я впервые вижу такое наглое вмешательство прокуратуры в процесс – как Главной военной, так и свердловской областной. От них зависит и Тагилстроевский районный суд, и Свердловский областной суд, который принял абсолютно беспредельное решение. Нарушений в их работе масса. Как активно бы ни работали мои адвокаты, ощущения у меня пессимистичные. Обвинение ищет любую мелочь, чтобы оставить меня дальше отбывать наказание. Скажем так, 60%, что меня «закроют», 40% - что отпустят.
- Когда Вы выйдете из тюрьмы, какие шаги намерены предпринять в первую очередь?
- Первым делом – отменить приговор суда. Я никак не могу пробиться в Президиум Верховного суда. Меня судят военные, к которым я никакого отношения не имею. И это беспредельщики, это бандиты. Меня судит банда военных, которая ради дележа денег и сохранения своих позиций готова идти на любые шаги.
Второй шаг – Европейский суд по правам человека. С его помощью мне хочется хоть как-то изменить условия содержания заключенных и восстановления их прав.
- Вы не собираетесь уехать из страны?
- Нет.
- Будете вести общественную, политическую жизнь?
- Обязательно. Мне хочется, чтобы люди в моей стране жили по-людски, а не по-скотски. Чтобы отношение чиновников к людям было демократичным, как в европейских странах, а не свинско-чванливое, как у нас: вы все скотина, а я пуп земли. У нас именно так. И это прослеживается даже у Путина, к сожалению.
Дмитрий Колезев, Ольга Братцева