Семь лет назад этот крепкий, тогда 40-летний мужчина, среднего роста, здоровый и хорошо сложенный, с высоким лбом и пронзительно светло-серыми глазами, - нашел себя на городском пляже Тель-Авива, без каких-либо денег, документов и вещей, но, главное, совершенно не помнящий абсолютно ничего из всей своей прежней жизни.

Почти три года он жил на улице, перебиваясь случайными заработками, питаясь в впроголодь, ночуя под открытым небом.

В августе 2007 года при попытке уехать в другой город, где он нашел себе новую работу, он был задержан на международной автостанции Тель-Авива, и доставлен в свою первую израильскую тюрьму Бен–Гурион. Здесь по букве «С», наколотой на большом пальце его левой руки, ему дали имя Слава, и дали фамилию – Васильев, присвоив арестантский номер 1269269 .

Конечно же, его показали психиатру, совсем не поверив, что он действительно ничего не помнит, и долго обвиняли в симуляции потери своей памяти.

В Бен-Гурионе его продержали четыре месяца, в стандартной двенадцатиместный камере с тюремными двухэтажными нарама - «шконками» и весьма скудным питанием. Затем перевели в Хадеру – великолепную двухэтажную тюрьму квартирного типа - с балконом, кондиционером, холодильником и душем, хорошим питанием и ежедневной прогулкой на свежем воздухе.

Потом – в Масияху - в десятиместную камеру с совсем уже крошечным вентилятором. Затем, почти через восемь месяцев после своего ареста, - в Ашкелон, который запомнился Славе крохотным – 2.20 на 3.20 – помещением на шесть человек и совсем уже странными двухэтажными бетонными кроватями - «шконками».

Впрочем, к этому времени Слава уже начал задавать неприятные вопросы о своей дальнейшей судьбе, стал что-то требовать и писать письма. Одно из них, где он сказал, что «страной управляют насильники, диктаторы и воры», удивительно быстро возымело действие.

Славу сразу же отправили в Кциот – палаточный лагерь в выжженой солнцем песчаной пустыне в четырех километрах от израильско – египетской границе, где на расставленных на бетонном полу раскладушках в 16-местных армейских палатках заключенные находились не только в соседстве с огромными, жирными, безжалостными мухами и комарами, но и частенько заползающими под брезентовый полог тонкими, извивающимся, серыми змеями.

Через девять месяцев Славу, наконец, перевели в только что оборудованный Гивион, - большую и очень современную, но все таки тюрьму, - где он по сей день работает в хозобслуге, получая по 150 шекелей – около 40 долларов месяц.

В обязанности Славы входит развозка по камерам пищи и горячей воды, раздача хлеба и выдача арестантам нехитрых бытовых вещей – ложек, пластиковых подносов для еды, кружек, мисок, тарелок, бритвенных станков, пакетиков с шампунем и кремом для бритья, кусочков хозяйственного и банного мыла, простыней и одеял, по видимому, совершенно излишних, когда и на улице постоянно стоит 35 – 40 градусная духота.

В камере у Славы, как впрочем, и во всех других десяти камерах нашего «агава», есть умывальник, туалет и душ с горячей и холодной водой; два больших телевизора фирмы METZ, по которым транслируют два первых российских канала, шесть арабских и один израильский; огромный «самонаводящийся» вентилятор круглосуточного действия; два обеденных пластмассовых стола и ящик для хлеба, один пластиковый стул и три табуретки, две швабры, одно мусорное ведро и еще три таких же для стирки арестантского белья.

Положение Славы кажется нам всем совершенно безвыходным.

Он несколько раз обращался к сотрудникам ООН и международного Красного креста, которые регул посещают тюрьму Гивон, но не хотят, или ни чем не могут, помочь человеку без имени и паспорта.

Местные тюремные судьи, которые без каких либо промедлений и затруднений штампуют решения о депортации огромного количества нелегалов к себе на родину, находится в очевидном юридическом тупике и мечутся от бессильных угроз – оставить Славу в тюрьме до конца его дней - до нелепых вопросов – что бы он сам сделал с ним самим на их месте.

Сам Слава хорошо понимает, что у него осталось не так уж много времени: «кому я буду нужен еще через 5 – 10 лет, когда меня обессиленного и больного, вышвырнут отсюда прямо на улицу», - говорит он мне, сидя на лавочке за деревянным садовым столиком, который стоит прямо на бетонном полу в нашем тесном и выжженном безжалостным солнцем внутреннем дворике, где сушится только что выстиранное белье, и кипятится вода, стоят мусорные баки и десятки черноголовых африканцев азартно и многоголосо «режутся» в настольный теннис.

Я очень внимательно слушаю Славу, прослеживая в его нелегкой драматической судьбе и свою возможную ближайшую перспективу.

1 июля Слава отправил письмо в адрес Президента Росси Дмитрия Медведева и попросил его помочь получить российский паспорт и вернуться на родину, где он готов взяться за самую тяжелую и грязную работу в самых отдаленных и труднодоступных регионах страны, где он ничего не боится и никому не будет в тягость.

Мне же кажется, что у Славы есть еще один неплохой шанс - добиться, чтобы его дактилоскопическую карту, которую брали дважды, и которая дважды исчезала в неизвестном направлении, все-таки отправили с соответствующими сопроводительными документами в консульства России, Украины и Молдавии. Потому что Слава говорит и выглядит как бывший военный, возможно, прапорщик; он всегда подтянут, обстоятелен и точен, и во всем очень основателен, так что вероятность, что его «пальчики» оставили свой след в базах данных МВД или Минобороны этих стран весьма и весьма велика.

«Мне бы только вырваться из Гивона – я бы любыми путями дошел до России», - говорит этот еще очень сильный и волевой человек – без имени и паспорта, - теперь уже почти 50- летний, но еще очень крепкий и здоровый, хорошо сложенный мужчина с высоким лбом, с пронзительно светло-серыми, удивительно живыми глазами.

(по телефону из тюрьмы Гивон)